Одно могу заявить со 100% уверенностью: Достоевский НИКОГДА (!!!) бы не сказал, что мотивацией Раскольникова в своём поступке было "сострадание". Иначе это будет уже не Достоевский )). Это возвращает меня к мысли о том, что всё-таки ты как-то "необычно" этот термин трактуешь.
Тут логика следующая. Раскольников именно со-страдает Мармеладову и Соне, Дуне, Лизавете, девочке на бульваре. Сострадание, и его безрезультатность в этом несправедливом мире озлобляют его. Это очень хорошо видно по тем реакциям эмоциональных качелей во внутренних монологах Раскольникова.
спойлер
Я сам видел, как он за нею наблюдал и следил, только я ему помешал, и он теперь всё ждет, когда я уйду. Вон он теперь отошел маленько, стоит, будто папироску свертывает... Как бы нам ему не дать? Как бы нам ее домой отправить, — подумайте-ка! Городовой мигом всё понял и сообразил. Толстый господин был, конечно, понятен, оставалась девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе, и искреннее сострадание изобразилось в его чертах. — Ах, жаль-то как! — сказал он, качая головой, — совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, — начал он звать ее, — где изволите проживать? — Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой. <...> — Главное, — хлопотал Раскольников, — вот этому подлецу как бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит! <...> — Не беспокойтесь, не дам-с, — решительно сказал усач и отправился вслед за ними.<...> В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло. — Послушайте, эй! — закричал он вслед усачу. Тот оборотился. — Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего? Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся. — Э-эх! — проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже. «Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?» Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны... Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, всё забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова... «Бедная девочка!.. — сказал он, посмотрев в опустевший угол скамьи. — Очнется, поплачет, потом мать узнает... Сначала прибьет, а потом высечет, больно и с позором, пожалуй, и сгонит... А не сгонит, так все-таки пронюхают Дарьи Францевны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда... Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там... а там опять больница... вино... кабаки... и еще больница... года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с... Разве я таких не видал? А как они делались? Да вот всё так и делались... Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год... куда-то... к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда... было бы, может быть, беспокойнее... А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в тот, так в другой?..
Собственно, один из мотивов убийства - ограбление. Раскольникову нужны деньги, чтобы спасти сестру, которая приносит себя в жертву ради брата. И хотя украденными деньгами Раскольников не воспользуется, он регулярно помогает (в том числе финансово) Мармеладовым, хотя сам в нужде. Конечно, при этом Раскольников не сострадает старушке, потому что записал её в разряд "тварей дрожащих", что (помимо заведомого причисления себя к "право имеющим") показывает его гордыню, ибо это совершенно нейтральная фраза из Библии означающая "раба божьего". Где-то в переписке был момент о гордыне, который я не успел прокомментировать, а сейчас не найду. По поводу гордыни как корня преступления Раскольникова. Всё верно. Собственно, величие этого романа, помимо прочего, в том, что Достоевский изображает дилемму: добрый и сострадательный Родион Раскольников совершает убийство. Собственно, без понимания того, что в Роде есть добро, мы приходим к трактовкам Ахматовой и Набокова.
Достоевский... , например, думал, что если убьёшь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пять, десять, сто человек и вечером пойти в театр (Ахматова)
В романе демонстрирует избирательность сострадания у обычного человека, которое в рамках жестокости и "несправедливости" мира озлобляет его сердце, и в то же время сострадание Раскольникова - та черта, которая позволит его душе воскреснуть. В романе есть двойники Раскольникова у которых совесть убита, а сострадание почитается слабостью. Там всё по Ахматовой. Разве что со Свидригайловым осечка.
Тут логика следующая. Раскольников именно со-страдает Мармеладову и Соне, Дуне, Лизавете, девочке на бульваре. Сострадание, и его безрезультатность в этом несправедливом мире озлобляют его. Это очень хорошо видно по тем реакциям эмоциональных качелей во внутренних монологах Раскольникова.
Городовой мигом всё понял и сообразил. Толстый господин был, конечно, понятен, оставалась девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе, и искреннее сострадание изобразилось в его чертах.
— Ах, жаль-то как! — сказал он, качая головой, — совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, — начал он звать ее, — где изволите проживать? — Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой.
<...>
— Главное, — хлопотал Раскольников, — вот этому подлецу как бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!
<...>
— Не беспокойтесь, не дам-с, — решительно сказал усач и отправился вслед за ними.<...>
В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло.
— Послушайте, эй! — закричал он вслед усачу.
Тот оборотился.
— Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего?
Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся.
— Э-эх! — проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже.
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны... Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, всё забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова...
«Бедная девочка!.. — сказал он, посмотрев в опустевший угол скамьи. — Очнется, поплачет, потом мать узнает... Сначала прибьет, а потом высечет, больно и с позором, пожалуй, и сгонит... А не сгонит, так все-таки пронюхают Дарьи Францевны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда... Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там... а там опять больница... вино... кабаки... и еще больница... года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с... Разве я таких не видал? А как они делались? Да вот всё так и делались... Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год... куда-то... к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда... было бы, может быть, беспокойнее... А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в тот, так в другой?..
Конечно, при этом Раскольников не сострадает старушке, потому что записал её в разряд "тварей дрожащих", что (помимо заведомого причисления себя к "право имеющим") показывает его гордыню, ибо это совершенно нейтральная фраза из Библии означающая "раба божьего". Где-то в переписке был момент о гордыне, который я не успел прокомментировать, а сейчас не найду. По поводу гордыни как корня преступления Раскольникова. Всё верно.
Собственно, величие этого романа, помимо прочего, в том, что Достоевский изображает дилемму: добрый и сострадательный Родион Раскольников совершает убийство. Собственно, без понимания того, что в Роде есть добро, мы приходим к трактовкам Ахматовой и Набокова.
В романе демонстрирует избирательность сострадания у обычного человека, которое в рамках жестокости и "несправедливости" мира озлобляет его сердце, и в то же время сострадание Раскольникова - та черта, которая позволит его душе воскреснуть. В романе есть двойники Раскольникова у которых совесть убита, а сострадание почитается слабостью. Там всё по Ахматовой. Разве что со Свидригайловым осечка.